Мы с Джо приехали раньше Драйзера. И мы не нашли ресторана. Старые, трехэтажные дома на этой улице, целый квартал, исчезли, на их месте был пустырь, валялись битые камни. От ресторана уцелело одно лишь крылечко, – белая провинциальная каменная плита. Я сел на нее, чтобы ждать. Драйзер запаздывал. С пустыря вышел человек, сторож. Джо спросил его, – куда делись дома.
– Кризис, – ответил человек. – Дома оказались дешевле земли под ними. Их задушила рента. Хозяева их продали, чтобы не обанкротиться окончательно. Впрочем, один или два уже обанкротились.
Автомобиль Драйзера остановился прямо против отсутствующего подъезда. Драйзер привычно шагнул на камень крылечка. И только тогда он увидел, что он шагает в пустоту. И Драйзер заволновался, он вдвойне скомкал свой платок. Мы рассказали ему судьбу этих домов.
Драйзер внимательно рассматривал белый провинциальный камень крылечка, – такие камни есть повсюду – в Китае, в Турции, в России, в Англии. Ресторанчика не было.
Драйзер сказал мне:
– Вы говорите – будущее у социализма? и социализм перестроит инстинкты? – впервые в этом ресторанчике я был сорок лет тому назад.
Драйзер замолчал.
Человек с пустыря вставил свое словечко:
– На этом камне «Радиокорпорейшн» будет строить радионебоскреб, еще выше, чем Эмпайр-Стейт, о'кэй!
– Последний раз я был здесь неделю тому назад, – сказал Драйзер, – и в первый раз – да, сорок лет назад. Быть может, вы и правы о социальных инстинктах?
Это прощание с Драйзером было за несколько дней до моего отъезда из Америки. И я кончил мой американский роман. О'кэй! – Направо и налево, на восток и запад от 47-й улицы располагался Нью-Йорк, остров Манхэттен. Когда Гудзон, чьим именем названа река, омывающая Манхэттен, подплыл к Манхэттену, навстречу ему вышли индейцы. Гудзон угостил индейцев водкой, которую индейцы называли огненной водой. Индейский вождь выпил больше остальных своих собратий, – выпил так, что тут же свалился в мертвый сон. Индейцы решили, что он умер. Но он проснулся после смерти, он сообщил, что был в блаженстве и побывал в потустороннем мире. Манхэттен водкой перешел от индейцев к европейцам, и на Манхэттене – как сказано – люди ухитрились побывать в раю. Если б тот райский индеец повидал теперешний Манхэттен – тот самый Манхэттен, где некогда с гранита он ловил рыбу! На самом деле, представить себе на минуту, что в эту скалистую от небоскребов местность, скалистую и изрытую пещерами, такими пещерами, что эти пещеры идут под Гудзоном, в эту местность, задохнувшуюся бензином без единой травинки на бетоне и железе, – волку, как сказано выше, страшно было бы на этих камнях, душно б стало от бензинного и каменноугольного удушья, – нервы волка расстроились бы от грохота города и от миллионов тех радиоволн, длинных и коротких, которые опутывали город, проникая через все, речами президента Гувера, математическими концертами и джазом, рекламой и информацией о забастовке в Питтсбурге. Это был уже вечер, когда мы распрощались с Драйзером. Бродвей захлебывался рекламою.
«Ундервуд – твоя машинка! – все! – больше ни слова!»
«Приобрети же наконец для твоего мальчика муку Сапау!»
«Локки смягчает горло!»
«Как можно жить без рефрижератора?!»
– больше! больше! больше!
Рекламы гремели, орали, шарашили светом, обвалами света, бредом электрического света, всеми возможными и невозможными цветами и светами. По асфальту полз конвейер автомобилей. Электрические – с рекламных плакатов – автомобили лезли на небоскребы, падали с небоскребов. Небоскребы замерзали рефрижераторами. В небе торчала красная электрическая женская юбка, вдруг она стала голубой. Но над нею вспыхнули слова:
«Не говори мне, что тебе никогда не улыбнулся случай!!!»
– Ну, а если, – ну, а если – ну, ну, а если – вдруг – над всем этим – по самой середине неба – повесить плакат единственного немеханизированного с чикагских боен, с города Ала Капона – жирного, слезящегося, даже с обрезанными клыками – борова!?
4 июля 1776 года, в день объявления независимости Соединенных Штатов, в Филадельфии, американская женщина Бэтси Росс подарила Джорджу Вашингтону, первому американскому президенту, знамя, первое знамя Северо-Американских Соединенных Штатов. 7 ноября 1931 года, в Детройте, американская женщина Бэтси Росс, праправнучка первой Бэтси Росс, коммунистка, передала коммунистическое красное знамя детройтской организации коммунистической партии.
Роман мог бы начинаться следующей главой.
Этакая глава могла б начинать романы во многих империях, королевствах и республиках 1932-го года, в штатах Северной Америки, во французских департаментах, даже в турецких губерниях.
Глава написана писателем средней руки.
…Весной такого-то года кабинет министров партии такой-то пал под давлением Верховного Тайного совета. К власти пришли кай-цы. Парламент был распущен на летние каникулы. В те дни, в продолжение сорока дней, было зарегистрировано столько-то банковских крахов, в результате коих миллиард и столько-то миллионов золотых таких-то денежных единиц, принадлежавших вкладчикам, исчезли бесследно. Финансовая паника вдвое увеличилась по сравнению с прошлым годом.
И только такой-то (он и мистер Смит, и месье Сальбеф, и Мустафа Экрэм-оглы, и геологический российский Карп Титович Попков), только один такой-то из города Скоттсборо всяческих префектур и губерний продолжал работать среди финансовой бури, едва скрывая перед посторонними улыбку самодовольства. В то время, когда нарикины (нувориши, скоробогатчики), нажившие деньги во время большой мировой войны, лопались один за другим, подобно мыльным пузырям, он, Карп Титович Сальбеф, все глубже и шире укреплялся в срединной части страны, распространяя свою деятельность и влияние до столичных центров финансового мира. Электроэнергетические предприятия, электротрамвайные дороги, рыбопромышленные и лесные концессии в колониях – все это служило предметом возрастания капиталов месье Попкова.